Жесткость монетарной политики в России не была компенсирована дерегулированием и снижением налогов.
Реальная ставка слишком высока
С 1 по 22 января потребительские цены в России выросли на 0,29%, сообщил на днях Росстат. В результате годовая инфляция к последней декаде месяца снизилась до 2,3% в сравнении с 2,5% по итогам декабря. А значит, реальная ставка ЦБ, то есть разница между ключевой ставкой (7,75%) и показателем инфляции, приблизилась к 5,5 процентного пункта.
Такой уровень реальной ставки высок даже по меркам развивающихся стран. Например, в Индии и Бразилии в конце прошлого года реальная ставка составляла 4,5% (подсчеты Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования, ЦМАКП), в Китае — 2,9%, а в ЮАР — 1,8%. Для развитых же стран характерны отрицательные процентные ставки, в том числе для Великобритании (минус 2,5%), США (минус 1,5%) и еврозоны (минус 1,4%).
Высокие реальные процентные ставки де-факто уже стали барьером на пути восстановления экономики. В октябре 2017 года министр экономического развития Максим Орешкин на встрече с президентом заявлял, что по итогам III квартала темпы прироста ВВП составят 2,2%, однако данные Росстата, вышедшие в ноябре, показали рост в 1,8%. Не оправдался и августовский прогноз Минэкономразвития по темпам прироста промышленного производства в 2017 году (2%) — по итогам 12 месяцев индустрия увеличила выпуск лишь на 1,3%.
Рост ниже ожиданий: почему?
Рост ниже ожиданий во многом связан с торможением инвестиционной активности. В период со II по III квартал прошлого года темпы прироста инвестиций в основной капитал в годовом выражении снизились с 6,3% до 3,1% (данные Минэкономразвития), а производства инвестиционных товаров — с 5,2% до 4,3%. Несколько иная динамика наблюдается в строительстве, где спад в I и II кварталах (на 4,5% и 2,6% соответственно) сменился нулевым ростом в III квартале. Однако строительство входит в число отраслей — лидеров по количеству ежемесячных корпоративных банкротств: в сентябре их число достигло 242 против 29 в машиностроении и 300 в ретейле (данные ЦМАКП). Те же отрасли лидируют по неплатежам по корпоративным кредитам: в октябре у производителей строительных материалов на долю просроченных займов приходилось 12,7% от общего размера ссуд, у строительных компаний — 10,6%, у ретейлеров — 12,3%.
Эти данные — признак того, что реальный сектор попал в замкнутый круг: высокие ставки ведут к удорожанию ссуд для предприятий и волне банкротств, в результате у банков ухудшается качество кредитного портфеля — компенсировать это они могут лишь за счет премии за риск, а потому доступность новых займов не повышается.
На это накладывается продолжающееся снижение реальных доходов населения (минус 1,4% по итогам 11 месяцев 2017 года), под влиянием которого банкротства терпят и ретейлеры. Преодолеть замкнутый круг можно за счет нормализации реальных процентных ставок — такое мнение на январском Гайдаровском форуме выразил Олег Солнцев из ЦМАКП. Однако для этого ЦБ придется снижать ключевую ставку более агрессивно, чем прежде. На что регулятор вряд ли пойдет, учитывая его стремление «заякорить» инфляционные ожидания на уровне ниже 4% — в декабре 2017 года ожидаемая в ближайшие 12 месяцев инфляция, по данным опросов инФОМа, составила 8,7%. (Именно на основании ожидаемой инфляции на горизонте 12 месяцев регулятор принимает решение по ключевой ставке.)
Рецессия как плата за падение инфляции
Проблемы реального сектора на фоне дезинфляции редкостью не являются. Достаточно вспомнить пример американской экономики начала 1980-х, когда ФРС под председательством Пола Волкера взяла жесткий курс на подавление инфляции. Ставка по федеральным фондам, в 1979 году составлявшая в среднем 11,2%, к июню 1981-го была повышена до 20%. Это позволило снизить инфляцию с 12,5% в 1980 году до 8,9% в 1981-м и 3,8% в 1982-м (данные Бюро экономического анализа). Платой за это стала рецессия 1981—1982 годов, на фоне которой безработица выросла до 10,8% (против 7,2% в 1980-м, согласно данным Бюро трудовой статистики).
Однако подспорьем для реального сектора в это время стала налоговая реформа Рональда Рейгана: в 1981 году предельная ставка подоходного налога в США снизилась с 70% до 50%, а в 1986-м — до 28%. Свои плоды принесло и дерегулирование, которое чуть ранее администрация Джимми Картера осуществила в сфере железнодорожных и авиаперевозок, а также в газовой, банковской и телекоммуникационной отраслях. Наконец, низкая инфляция перезапустила кредитование реального сектора, результатом чего стал бурный экономический рост, начавшийся в конце 1982 года и продолжавшийся без перерыва почти восемь лет.
В современной же России налоги для реального сектора только растут: в 2011 году совокупная ставка страховых взносов выросла с 26% до 34% (в 2012-м снижена до 30%); в 2015 году был введен сбор с большегрузных автомобилей массой свыше 12 тонн (система «Платон»); в 2016-м на фоне повышения НДПИ экспортная пошлина на нефть была сохранена на уровне 42%, хотя правительство обещало снизить ее до 36%; с 2018 года не действует освобождение по НДС для сельхозпроизводителей с годовым доходом свыше 100 млн рублей, уплачивающих единый сельхозналог. Растут и неналоговые сборы — например, с 1 января 2018 года акциз на бензин вырос на 10,7%, а с 1 июля он увеличится еще на 6%.
При этом из-за санкций и национализации крупнейших частных банков ждать облегчения условий кредитования реального сектора вряд ли стоит. Равно как и эффективного дерегулирования: вхождение России в топ-50 рейтинга Doing Business Всемирного банка связано в основном с упрощением регистрации собственности и новых предприятий — по этим показателям РФ занимает 12-е и 28-е место из 190 стран соответственно. Однако барьеры для уже действующих компаний остаются значительными. Так, по показателю «получение разрешений на строительство» Россия заняла 115-е место, по «легкости экспортно-импортных операций» — 100-е место, по «удобству уплаты налогов» — 52-е.
В кризис реальный сектор оказался зажат между консерватизмом ЦБ и стремлением Минфина хотя бы частично компенсировать падение нефтяных цен ростом несырьевых налогов. Поэтому от снижения инфляции он не получил той выгоды, какую американский бизнес извлек в начале 1980-х. Впрочем, сложно ожидать иного в ситуации, когда у бизнеса нет представительства в парламенте, а у парламента — рычагов давления на правительство.
Максим ЮДИН, директор управления продаж и клиентского обслуживания QBF, для Banki.ru