Власть не говорит россиянам, что от гедонистического отношения к жизни придется отказаться и снова, как в «проклятые 90-е», настраиваться на «вкалывание».
Кризис миновал. Накопленные за годы нефтегазового бума ресурсы помогли быстро заделать пробоины в банковской системе и на фондовом рынке. Экономисты еще долго будут обсуждать, какую цену придется заплатить стране за такую модель выхода из кризиса. Уже сейчас говорят о новом неизбежном всплеске инфляции, проблемах с получением потребительских кредитов, свертывании жилищного строительства.
Гораздо менее определенными выглядят последствия кризиса для российского общества. На государственном ТВ рассуждают о том, что для большинства граждан, мол, ничего не изменилось. Все параметры экономического развития вскоре будут восстановлены, и раз так, потребительский бум и рост доходов продолжатся. Это и вызывает сомнения. Цена преодоления кризиса указывает на то, что эпоха, когда правительство оперировало фактически неограниченными ресурсами, закончилась. А с ней закончилась и легкая жизнь различных групп населения, привыкшего жить по принципу «мы сидим, денежки идут».
Возникла серьезная социально-политическая проблема: за годы бума в России сложился довольно значительный слой людей, который убежден в стабильности и неизменности своего положения. Это люди с различным социальным статусом и уровнем доходов — от менеджеров процветающих компаний и биржевых брокеров до некоторых категорий бюджетников. Но объединяют их общий жизненный настрой, ожидания, как говорят социологи, что «завтра будет лучше, чем вчера». Уверившись в светлом будущем, эти люди в последние годы махнули рукой на политику, предоставив властям делать то, что они сочтут нужным. В конце концов это же нормальное условие сделки, своего рода общественный договор. Но у капитализма свои законы, и для глобальной экономики даже не важно, почему в той или иной стране случился кризис —
Важно, чтобы общество воспринимало кризис не как трагическое стечение обстоятельств или досадную ошибку истории, а как неприятную реальность, с существованием которой, увы, приходится считаться. Драматизм момента в том, что власть не говорит россиянам, что от гедонистического отношения к жизни придется отказаться и снова, как в «проклятые 90-е», настраиваться на «вкалывание».
Логика властей понятна: очень хочется сохранить «общественный договор» в том виде, в котором он действовал в последние годы. Он удобен в управлении страной и позволяет без особых проблем выполнять задачи, которые власть сама перед собой ставит. Понятна и реакция общества: его никто и никогда не обучал жизни при рыночной экономике, а после тяжелых 90-х хочется «требовать продолжения банкета». Но чем меньше с обеих сторон готовности к столкновению с суровой реальностью, тем менее предсказуемыми могут оказаться последствия такого столкновения. Для тех, кто внизу, оно может обернуться новым пробуждением интереса к политике, причем с ярко выраженным оппозиционным настроем. Проблема, правда, в том, что подлинно оппозиционных и одновременно влиятельных политических сил в стране нет. Приведет ли это к новому стремительному взлету «уличной» политики и какой она будет — либеральной, авторитарно-державнической, — это вопрос, на который пока нельзя дать ответ. Не менее важно знать, каким образом отреагирует на столкновение с изменившейся реальностью власть. Ответит еще большим сплочением с целью защиты классовых интересов государственной бюрократии и связанного с нею бизнеса? Или придет к пониманию необходимости внесения серьезных коррективов в политику? Вопрос, также остающийся сегодня без определенного ответа.
Андрей РЯБОВ
