Глобальный кризис, который, как теперь уже ясно, не будет быстротечным, заставляет переосмысливать многие явления, сложившиеся понятия.
Все крупнейшие мировые аналитические центры предрекают, что в ближайшие десятилетия мир будет жить в условиях постоянной угрозы ядерной войны, возрастающей вероятности возникновения конфликтов
Главной конституционной проблемой для государства в этих условиях становится разрешение противоречия между обязанностью гарантировать права и свободы человека и гражданина и необходимостью обеспечивать национальную безопасность.
Мировой финансово-экономический кризис, если его рассматривать с точки зрения экономиста, прежде всего — кризис финансовой и экономической систем в результате нарушения законов экономики. Вместе с тем с юридической точки зрения кризис — результат различного рода отклонений от верховенства права в экономике, в рамках отдельных государств и на глобальном уровне. Это и неэффективные нормативные правовые акты, и непрофессиональные и неправомерные действия чиновников, должностных лиц и корпораций, включая сомнительные и незаконные финансовые пирамиды как внутригосударственные, так и транснациональные. Все это, вместе взятое, привело к неадекватной конкретизации правовых принципов применительно к сфере регулирования современной экономики и финансов, к деформации прав и обязанностей субъектов экономических отношений, включая государства и международные финансовые институты.
Глобальный финансово-экономический кризис по существу означает также кризис современного правового государства, прежде всего в том его виде, как оно сложилось на Западе. Поскольку политическая власть, политический класс ответственны за проводимую экономическую политику, за определение и осуществление экономических функций государства, наконец, за проводимую политику права.
Правоведы и на Западе, и у нас в стране всегда исходили из того, что классическим образцом правового государства являются Соединенные Штаты Америки. Но теперь, когда приоткрыта (пока совсем немного) закулиса финансовой системы США, можно ли априори говорить, что США — это эталон правового государства?
Если правонарушающие и даже криминальные операции на фондовых рынках США десятилетиями определяли мировую финансовую политику, то о каком правовом государстве идет речь? Экономисты говорят, что индексы фондовых рынков и курсов валют, весь «форексный» рынок — фальшивые. Мошенническими являются основные параметры кризиса. Они отражают интересы отдельных закрытых политических, экономических и чисто мафиозных структур, а не интересы большинства населения государств мира. Основным источником кризиса, по сути, является кратное превышение обязательств по сравнению с активами. Обязательств набрано в сотни раз больше, чем существует активов в мире.
Нынешний финансовый кризис стал последствием своеобразного отхода от реального сектора экономики. «Пузыри» на рынках недвижимости, махинации с валютами и природными ресурсами — эти и ряд других факторов подорвали роль мировой экономики как локомотива прогресса. Такой неутешительный вывод содержится в докладе Конференции ООН по торговле и развитию (ЮНКТАД), который был опубликован 19 марта 2009 г.
В связи с этим президент Бразилии заявил недавно, что люди, ответственные за мировые финансы, превратили мировой финансовый рынок в мировое казино. Комментаторы добавляют, что игру при этом контролируют высокопрофессиональные мошенники.
Не случайно глобальный экономический кризис породил самый опасный социальный кризис — кризис доверия.
Там, где рушится доверие экономических субъектов друг к другу, своим правительствам, мировым финансовым структурам, возникает всеобщее недоверие граждан к экономическим и правовым национальным и международным институтам.
Размываются границы самого понятия правового государства и правовой безопасности. Человек теряет свои сбережения, работу, средства к существованию, накопления в страховых и пенсионных фондах. Может ли он после всего этого всерьез считать, что живет в правовом государстве? И не вправе ли он ставить вопрос: почему конституции и законы, государства и правительства, наконец, международные договоры и международные институты не защитили его в трудную минуту?
Следовательно, налицо также кризис современного правосознания. И такой кризис намного опаснее, нежели чем просто кризис институтов.
Глобальный кризис заставляет пересмотреть очень многие представления о том, что и как делать перед лицом глобальной угрозы, как реформировать национальное и международное право, государственные и международные институты власти, их функции.
Каждое государство на свой страх и риск предпринимает экстренные спасательные меры. Мировое сообщество лихорадочно ищет пути преодоления кризиса. Участники недавнего лондонского саммита договорились сделать все возможное для возвращения доверия к финансовой системе и ее регулированию. Они условились устранить противоречия между международными и национальными правилами, определяющими, в частности, состояние капитала в банковской системе. Участники саммита достигли консенсуса по принципиальной реформе мировой финансовой системе (увеличение ресурсов МВФ и выделение средств для помощи наиболее пострадавшим от кризиса странам; борьба с налоговыми оазисами; регулирование бонусовых выплат менеджменту компаний и банков; национальные пакеты конъюнктурных мер; ужесточение контроля за финансовыми рынками; обеспечение устойчивости национальных экономик).
Много предложений возникает по поводу необходимости новых форм и методов регулирования финансовых рынков, а также о необходимости всемирной инвентаризации активов, которая после Первой мировой войны фактически ни в одной стране не проводилась. Все чаще ставится вопрос о создании новой супервалюты для мировой экономики. Эту идею поддерживает и руководство нашей страны.
Но встает главный вопрос: кто будет субъектом регулирования и инвентаризации? Кто и по каким правилам будет осуществлять так называемую «перезагрузку» в межгосударственных отношениях, к которой призывают руководители США Обама и Байден?
Сторонники универсального глобализма видят корень зла в самом государстве. Они заявляют, что пробил час для установления нового мирового порядка и формирования новой цивилизации, в которой глобализм будет постоянно преодолевать национально-государственные и национально-территориальные формы. Для этого должны быть созданы единое планетарное правительство, единая мировая валюта, а также парламент, суд, Вооруженные силы, полиция, банк. Из национальной компетенции изымаются и передаются под международный контроль ядерное оружие, ядерная энергетика, ракетно-космическая техника, также все богатства недр нашей планеты, прежде всего — запасы углеводородного сырья.
Разумеется, государственные (национальные) суверенитеты в этом случае должны быть стерты, а действующие конституции и национальные правовые системы — выброшены на «свалку истории».
Рука об руку с этими предложениями идут рекомендации установить жесткие предельные нормативы рождаемости с учетом уровня производительности (в России, заметим, производительность, как известно, отнюдь не самая высокая) и размеров накопленного каждой страной богатства. Воскрешается крылатая фраза «старика Мальтуса»: «Нельзя, чтобы быстрее всех плодились нищие». В новом мироустройстве планируется генетический контроль еще на стадии зародыша и тем самым постоянная очистка генофонда человека.
В памяти невольно всплывает доктор Хаас из фильма «Мертвый сезон»! Сей персонаж, напомню, был активным адептом неоевгенической практики, что, впрочем, не мешало ему любить классическую музыку.
Еще раз подчеркну, кардинальный вопрос состоит в том, КТО и КАК будет устанавливать новый миропорядок?
Как подчеркивают отечественные аналитики, «глобальный преферанс» исключает уступки по части своей субъектности в обмен на невнятные глобальные перспективы. Делающий такие уступки (они же «новое мышление») предрекает свою участь: страна оказывается разрушенной, власть потерянной.
Человечество было ошеломлено тем, как в ХХ веке в центре Европы одна из самых культурных наций оказалась вовлечена в нацистскую авантюру. В течение всего постнацистского периода лучшие умы человечества пытались ответить на вопрос, как это могло произойти. Давались разные объяснения. На мой взгляд, наиболее глубокие объяснения сумели дать те, кто перестал зацикливаться на исследовании нацизма как такового. И вместо этого начал всматриваться во все то, что нацизму предшествовало: Предшествовала же ему так называемая Веймарская республика.
В этой республике формально все отвечало демократическому идеалу политического устройства. Но именно формально. Республика была учреждена по итогам поражения Германии в Первой мировой войне. Она испила горькую чашу аннексий и контрибуций. Национальное унижение было огромно. Экономическое положение — чудовищно. Возник колоссальный разрыв между идеальной демократической формой и тем реальным содержанием, которое эта форма должна была в себе разместить. Спекуляция, безработица, отсутствие реального опыта политической демократии, разгул преступности, тяга определенных групп к охаиванию всего немецкого исторического опыта… Все это вместе и есть Веймарская республика.
Именно специфика ее устройства, специфика несовпадений между юридической формой и реальным социальным, культурным, экономическим и политическим содержанием породила нацизм. Дело даже не в том, что Гитлер пришел к власти демократическим путем. Дело в том, что хаос, порожденный разрывом между идеальной формой и реальным содержанием немецкого послевоенного государства, свел с ума немецкий народ, позволил этому культурнейшему и умнейшему народу увидеть в бесноватом фюрере мессию, спасителя Германии.
Конституционные нормы не должны вступать в жесткое противоречие с реальностью — вот в чем опыт Веймарской Германии, опыт нечаянного для большинства (а для кого-то вполне осмысленного) создания предпосылок для победы нацизма. Демократических предпосылок. Предпосылок, порождаемых стремлением к бескомпромиссному насаждению идеальных юридических формализмов без учета реальной культурной, социальной, экономической, психологической ситуации.
Участвуя в создании Конституции постсоветской России и Конституционного суда как инструмента сопряжения юридической формы и реального содержания, я постоянно держал в уме страшный веймарский опыт. Я понимал, что юридический бескомпромиссный максимализм может стать теми благими демократическими намерениями, которые вымостят дорогу в ад тотального произвола.
Никоим образом не хочу сказать при этом, что юридическая форма должна быть аморфной, мгновенно подстраиваемой под любой политический опыт. Юридическая форма должна иметь способность защищать самое себя. Она должна быть упругой, задающей нормы и рамки всегда несовершенной реальности.
Речь идет о том, чтобы нащупать золотую середину между позитивистским легистским юридическим максимализмом и юридическим конформизмом. То есть, если хотите, между должным и возможным, между предписываемым и осуществляемым. Примат реальности над юридическим творчеством — это абсолютная аксиома. Вы садитесь за стол, обложившись юридической литературой и мечтая сотворить идеальную Конституцию. Но за окнами той комнаты, в которой вы предаетесь мечтаниям, бурлят страсти, кипит реальная жизнь. Там ожесточенно борются реальные группы, имеющие реальные конфликтные интересы.
Если вы не учтете законы этой борьбы, историческую традицию, содержание общественного процесса, то ваше юридическое творение, сколь бы совершенным оно ни было, окажется в лучшем случае бесплодной утопией. А в худшем — дорогой в ад реального хаоса, по ту сторону которого всегда находится свирепая аморальная диктатура, пренебрегающая любыми юридическими нормами. Подчеркиваю, не только нормами совершенными, но и любыми.
И потому помимо умных книг и великих прецедентов вы в конституционном творчестве должны учесть еще одно слагаемое — реальную жизнь. У этой жизни есть свои законы и свои права. Она идет своим путем. Вы должны предугадать этот путь, начать двигаться по нему и в юридическом творчестве — увлечь жизнь в нужную сторону. Вы должны не чинить препоны реальному общественному процессу, а оседлать его и направить в верное русло.
Конституция — это должное. Жизнь — это сущее. Абсолютной гармонии между должным и сущим не бывает никогда. Но вы должны изо всех сил стараться оптимизировать соотношение между этими двумя величинами и постоянно сознавать, что «оптимальное» не означает «идеальное». А также понимать, что любой ваш шаг от оптимального в направлении к идеальному обернется резким ухудшением ситуации. А значит, огромными бедами для вашего общества.
Я мог бы подробно и нелицеприятно описать то сущее, в котором все мы как граждане России находимся в течение последних восемнадцати лет. Столь же подробно и нелицеприятно я мог бы описать и предшествующую этому сущему советскую реальность. Но подробность недопустима в силу жанра, а у нелицеприятности есть свои пределы.
Эти пределы связаны совсем не с политической корректностью. В 1993 году, как многие, надеюсь, помнят, никакая политическая корректность не оказала воздействия на мое поведение, поскольку речь шла о судьбе моей страны. Зная об этом, я повел себя в соответствии с должным. Не раз возвращаясь к тогдашним событиям в своих, не лишенных самокритичности, размышлениях, я тем не менее постоянно приходил к выводу, что поступил тогда не как «юридический романтик», а как человек, понимающий, что определенному произволу нужно определенным образом говорить «нет».
Если бы подобный произвол царил сейчас в России или подкрадывался бы исподтишка, используя наше юридическое и гражданское безволие, я снова сказал бы «нет». Но я пока ничего к этому близкого не вижу. Не вижу вопреки многочисленным разговорам о том, что Россия превращается в авторитарное государство. Если степень демократичности России поверять не юридической формой, а единством этой формы и некоего прискорбного содержания, то приходится констатировать, что степень демократичности близка к оптимальной. Подчеркиваю, не к идеальной, а к оптимальной.
Некоторые элементы авторитаризма в реальной практике осуществления политической власти обусловлены рядом факторов, связанных с переходным периодом от неправового прошлого к новым демократиям. Замечу, что ни одно государство в переходную эпоху и во время жестких кризисов не обошлось без этих элементов в целях выживания.
Главное — обеспечить оптимальное соотношение принципов и норм Конституции и реальности в тот или иной конкретно-исторический период развития страны. Сама по себе любая конституционная модель не решает проблем. Можно принять Конституцию, где будут парламентская республика, символические представительские полномочия президента и где вместе с тем в стране будут процветать правовой нигилизм, преступность, коррупция и беззаконие.
Здесь уместно привести древнюю аллегорию. Построил человек добротный дом по хорошему плану, но на песке, без фундамента. И вот обильные воды размыли песок, и обрушилось строение — семья стала бездомной. Другой же хозяин построил дом на каменистой почве и на прочном фундаменте. И когда пришли грозы, дом устоял.
Задача государственной власти — обеспечить прочное государственное строительство, преодолевая правовой нигилизм и обеспечивая формирование правосознания профессионалов и всего народа, реально способного действовать на основе принципов права и конституционной законности, умеющего жить по праву. Напомню, что к этому обязывает наша Конституция.
Нет ничего легче, чем «развинтить политические гайки», к чему призывают многие. Но жизнь — штука суровая. И в сегодняшней России любое развинчивание гаек обернется не меньшим, а большим ущемлением фундаментальных прав граждан. Просто ущемлять эти права будет не далекое от идеальности государство, а мягко говоря, ничуть не более близкое к идеальности общество. Если конкретно, то на смену чиновничьему произволу, который весьма велик, придет произвол бандитов, сепаратистов, экстремистов, охлократов и многочисленных криминализованных силовиков. Которые при «развинчивании гаек» не только не окажутся под большим контролем закона, но и лишатся нынешних — несовершенных, но
Впрочем, как свидетельствует история, этот произвол вряд ли будет долгим. Ему на смену придет абсолютно неправовая тирания. И народ, истерзанный произволом, примет ее как «меньшее зло». Таков исторический урок, который нельзя повторять.
Подобного рода уроки хорошо выучили Ф. Рузвельт и Ш. де Голль и стоящие за ними правящие элиты и соответственно действовали, предотвратив сползание своих стран в катастрофу.
Пусть политики ищут оптимальное соотношение между целым и его составными частями, между центром и регионами. Мы, юристы, всячески должны помогать политикам в этом поиске. И всегда желать такой свободы для регионов, которая не уничтожит целое. Но мы должны помнить, как было уничтожено это целое в 1991 году. И понимать, что в 1991 году «парад суверенитетов» обернулся реальным горем для миллионов и миллионов наших сограждан. И поставил реальную Россию на грань исчезновения. К концу 1990-х годов мы готовы были перейти эту грань. И с трудом на ней удержались.
И смогли мы сделать это, оптимально используя конституционный принцип суверенитета и конституционную конструкцию прочной президентской власти.
Народ не поддержал бы малоизвестного тогда Владимира Путина, если бы не острота общенародного понимания того, что еще один шаг — и Родина будет безвозвратно утеряна. Путин выполнил тогда свою историческую задачу. Сложилась новая реальность. К ней можно предъявлять много претензий. Непонятно только одно: почему эти претензии сегодня предъявляют те, кто молчал в октябре 1993 года, когда танки посреди российской столицы палили прямой наводкой по законно и демократически избранному парламенту? Разве кто-нибудь допустил бы нечто подобное в любой из европейских стран?
Так почему возникают двойные стандарты в том, что касается демократической и юридической требовательности? Почему частные коррективы в том, что касается юридических и административных прерогатив, именуются «вопиющими нарушениями Конституции», а пальба по своему парламенту, антиправовой Указ № 1400 Б. Ельцина, оправдываются с точки зрения «политической целесообразности»?
Казалось бы, «или-или». Или юридический романтизм, но тогда применяемый ко всем ситуациям, или принцип политической целесообразности, но тогда тоже применяемый ко всем ситуациям.
Но главное, конечно, состоит в необходимости поверять реальностью все наши долженствования. Реальность такова, что, повторю, сочетание между нею и юридической формой близко к оптимальному. Такая оценка вытекает не из констатации безупречности форм, а из констатации крайнего несовершенства реальности. А также из необходимости применять нормы права в рамках той реальности, которую мы имеем и которая нередко активно сопротивляется этому правоприменению. Любое умаление государственности приведет к тому, что реальность просто отвергнет все нормы. Уверяю вас, она сделает это легко и с удовольствием. Результат будет аналогичным тому, который получила Германия в 1933 году. Альтернативой такому результату станет кровавый хаос безгосударственности, который кто-то, как-то, когда-то все равно начнет останавливать.
Таков печальный опыт, который мы должны учитывать. Но кроме этого опыта нам надо учитывать и нечто глобальное, называемое «кризисом». В чем урок? Нам говорилось в течение многих лет о том, что рынок сам расставит приоритеты, сам все разовьет, накормит, оденет, обует и так далее. Что для этого надо только минимизировать государство, сделать его «ночным сторожем». А потом произошло нечто ужасное. И те, кто нам об этом говорил, сами побежали к отвергаемому государству с просьбами о помощи. Просьбы эти исчисляются уже не миллиардами, а триллионами долларов.
«Учителя молчат», — с неподражаемой иронией и деликатностью говорит представитель Китайской Народной Республики, имея в виду западных учителей, рассуждавших о необходимости минимизации государства. Весь мир говорит о конце неолиберальной модели, конце англо-саксонской модели и так далее. Неужели же в России и в этих условиях может найтись голос, требующий минимизации государства? А ведь именно в этом — в уходе от концепции минимального государства — упрекают сейчас политическое руководство России те, кто в 1993 году аплодировал произволу.
Не хуже других я понимаю издержки централизации, государственной бюрократизации и всего остального. Но давайте рассматривать и издержки, и приобретения, а не отрывая одно от другого. Давайте минимизировать издержки, помня о том, что главное приобретение — Родина, государственность. То есть то, что с таким трудом удалось сохранить.
Валерий ЗОРЬКИН, доктор юридических наук, профессор
