Прочность термина БРИК, придуманного в начале XXI в. Джимом О’Нилом из Goldman Sachs, в последние годы несколько поколебалась. ЮАР имеет виды на то, чтобы присоединиться к Бразилии, России, Индии и Китаю в этой группе, которая объединяет ведущие развивающиеся страны, играющие все более важную роль в мировой экономике и политике.
С другой стороны, некоторые эксперты считают, что деятельность руководства России подрывает позиции нашей страны: с начала XXI в. оно не сделало ни единого шага в правильном направлении, сказали в январе журналу Foreign Policy в интервью для Международного экономического форума в Давосе профессор Нью-Йоркского университета Нуриэль Рубини и президент Eurasia Group Иан Бреммер. Тот же Рубини уже несколько лет прочит на место России Индонезию. Чем определяется присутствие стран в БРИК и в чем стратегический смысл этого объединения, может рассказать Маркос Тройхо, содиректор исследовательского центра BRICLab при Колумбийском университете. На форуме «Россия-2012», организованном «Тройкой диалог» и Сбербанком, Тройхо объяснил «Ведомостям», почему Россия — неотъемлемая часть БРИК, почему Китай идеально вписался в мировое разделение труда, а Россия — нет и как создать модель, которая может обеспечить стране рост благосостояния и процветание в течение десятилетий.
— Насколько термин БРИК по-прежнему релевантен, не устарел ли он? Некоторые эксперты в последнее время заявляют, что Россия недостойна быть в БРИК.
— Я абсолютно не согласен с теми, кто пытается исключить Россию из БРИК. БРИК — это не экономический блок, не региональный интеграционный проект, не международная организация и не платформа для достижения консенсуса в международных отношениях. И это не часть каких-то других организаций, например ООН или ВТО. Что же такое БРИК? Это категория, которая позволяет понять кардинальный сдвиг в системе международных отношений. Говоря о сдвиге, мы говорим не только об экономических критериях. Впрочем, даже если судить по ним, Россию нельзя исключать из БРИК — у нее, например, самый высокий ВВП на душу населения из этих четырех стран. Как можно ее не учитывать? Это самая большая страна в мире, ее население почти 150 млн человек, это ядерная держава, постоянный член Совета Безопасности ООН, крупнейшая нефтедобывающая страна; 20% всех ученых в мире — российские, она тратит существенную долю ВВП на научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки. Конечно, Россия — это часть БРИК.
— Не стоит ли в эту категорию добавить другие страны?
— Существует большая группа развивающихся стран — если их еще можно называть развивающимися. Тот же Джим О’Нил называет их рынками роста, экономиками роста. Думаю, он прав: это страны, которые сегодня в основном обеспечивают экономический рост в мире. В этой большой группе есть страны, сильно различающиеся — по территории, численности населения, внешней политике, амбициям, экономике. Среди них есть лига ведущих стран — Бразилия, Россия, Индия, Китай, а есть другие страны: они тоже важны, но они не совпадают с лидерами по масштабу. Например, раз в год проходит политический консультационный форум BRICS — к вышеназванным четырем странам присоединяется Южная Африка. В Бразилии есть штат Рио-де-Жанейро; к концу этого года его ВВП будет таким же, как ВВП всей Южной Африки. А в Бразилии 27 штатов. Как же можно включать ЮАР в ту же категорию? Разве что по политическим причинам. Бразилия, например, хочет стать постоянным членом Совета Безопасности ООН и ей нужна поддержка африканских стран; поэтому ЮАР можно пригласить на политико-консультационный форум. Но если говорить о научно обоснованном изменении расклада сил в мире, речь может идти только о БРИК.
— В статье об экономических задачах России Владимир Путин написал, что после развала cоветского блока Россия должна была вписываться в глобальное разделение труда, где основные центры силы и пропорции сложились без нее — больше того, сложились в противостоянии с СССР. Но ведь то же самое можно сказать и о Китае. Однако сейчас Россия — это в основном нефтяное государство, а Китай — ведущая мировая индустриальная держава. Почему так по-разному сложились судьбы этих стран?
— Разница объясняется тем, что в конце 1970-х гг. Китай разработал и стал реализовывать стратегический проект по повышению благосостояния и обеспечению процветания. Это был очень четко сформулированный и последовательный проект, отлично соответствовавший международным условиям того времени и переменам в мире в последующие 30 с лишним лет. Россия же ничего такого не сделала. Как была устроена китайская модель? Поскольку в геополитике США боролись с коммунизмом, то, чтобы перебить ему хребет, они были заинтересованы в создании напряженности между Москвой и Пекином. В 1979 г. они предоставили Китаю режим наибольшего благоприятствования в торговле: это означало, что произведенные в Китае товары будут рассматриваться на рынке США как американские. Но Китай не просто получил доступ на крупнейший рынок мира. Он создал у себя очень благоприятный деловой климат, стимулировал развитие частно-государственного партнерства (ЧГП) для строительства общественной инфраструктуры; держал низкие ставки как подоходного налога, так и налога на прибыль компаний; размещал акции компаний, работавших на материковой территории. Благодаря этому Китай как пылесосом стал всасывать инвестиции производственных компаний со всего мира, искавших доступ к китайским ЧГП и к американскому рынку. И не надо забывать про такое огромное конкурентное преимущество Китая, как очень низкая стоимость труда (которое со временем, конечно, сокращалось). Китайцы реализовали модель, которую я в своих книгах называю моделью «торговой нации». Эта страна сказала себе: рост будет проистекать из экспорта; торговля будет тем инструментом, с помощью которого я сформирую большой профицит, чтобы получить значительные ресурсы для капиталовложений внутри страны. А кроме того, Китай взял отпуск в вопросах геополитики. В то время как в мире продолжалась холодная война и обострялось геополитическое противостояние, китайцы сказали: вы там занимайтесь всем этим без нас, а у нас тут свое важное дело — мы строим гигантскую производственную базу, ориентированную на экспорт. Поступила ли так Россия? Нет. Бразилия? Нет.
— Потому что у них есть природные ресурсы?
— Не только поэтому. Тут дело в построении модели, в разработке стратегии. Три самых важных вопроса для страны, входящей в БРИК: есть ли у нее проект по повышению влияния — политического и/или военного; есть ли у нее проект по повышению благосостояния; есть ли у нее проект по повышению престижа. Если вы реализуете только первый проект (применяете так называемую «грубую силу»), что в определенном смысле характерно для России и в большей степени — для Советского Союза, у вас будут проблемы; необходимы два других проекта. Китай уже 33-й год реализует стратегический проект по повышению благосостояния; он у них процветает. Проект этот в значительной степени основан на модели «торговой нации». Страны, использовавшие подобную модель (конечно, с некоторыми корректировками) в качестве источника роста, — Германия и Япония после Второй мировой войны, азиатские тигры, включая, безусловно, Южную Корею, оказались одними из самых успешных. А страны, которые пытались обеспечить свой статус в системе международных отношений прежде всего за счет обеспечения геополитического влияния, — Куба, Северная Корея и в некоторой степени Россия — отстают.
— Что же теперь делать России, учитывая, что модель торговой нации в нынешних условиях теряет свою привлекательность, потому что
— То, что я сейчас скажу, важно и для России, и для Бразилии. Вы назвали Россию нефтяным государством; Бразилия — это тоже в определенной степени нефтяное и биотопливное государство. Речь в обоих случаях идет о зависимости страны от сырья, от природных ресурсов. Плохо ли это? Совсем не обязательно — вопрос в том, как их использовать. Современная модель роста в Бразилии предполагает, что ее сырьевые богатства служат одним из важнейших трамплинов для обеспечения экономического роста, и эту модель необходимо использовать для изменения ДНК бразильского экономического общества. Чтобы изменить эту ДНК, конечно, нужна политическая воля, нужен план, но нужны и ресурсы. Их часто нет, но у Бразилии и России они есть. Эти страны получают большие доходы от продажи нефти и могут инвестировать их в секторы с высокой добавленной стоимостью, чтобы обеспечить дальнейший рост экономики. Думаю, одна из моделей, которая будет формироваться и в России, и в Бразилии, — это новая форма импортозамещения. Покупательная способность государства будет использоваться в качестве приманки для иностранных компаний, чтобы они открывали местные производства. Этот сценарий можно назвать более протекционистским в том смысле, что самая важная тенденция в мировой экономике в период ее восстановления — это политика локализации. Вместо того чтобы покупать китайскую рубашку, вы заплатите чуть дороже за рубашку, сшитую в России. Или купите рубашку китайской компании, но работающей в России. Бюджетная и промышленная политика правительств будет направлена на стимулирование такого локального производства. Это, по моему мнению, будет происходить в России, Бразилии, да и в Китае.
— То есть нам нужно активно привлекать иностранных инвесторов?
— Безусловно.
— Что препятствует этому в России?
— Недостаток доверия, четкой и внятной промышленной политики, стимулов для зарубежных компаний открывать производства в России, отсутствие крупных реализуемых правительством проектов, в которых иностранные компании могли бы играть значимую роль, создавая производственные мощности. И что еще важно — отсутствие прозрачности; дело не в том, что правила отсутствуют, просто они неизвестны и непонятны. Мне понравилось выступление Владимира Путина на форуме, где он заявил о планах улучшить деловой и инвестиционный климат. Путина можно любить или не любить, но у него есть авторитет, власть, политический капитал. У России есть набор мер, план того, что нужно сделать. Если соединить политический капитал и этот набор мер, ситуацию можно изменить. Но чтобы этого добиться, критически необходим еще один элемент — политическая воля. Без нее все останется по-прежнему.
Биография
Родился в 1966 г. в Сан-Паулу, Бразилия. Закончил Школу экономики и Школу политологии Сан-Паулу. В 2005 г. получил степень доктора по специальности «социология международных отношений» в Университете Сан-Паулу.
1992 — глава администрации департамента технологического сотрудничества МИД Бразилии
2001 — директор отдела стратегии банка Brasilinvest
2002 — основатель и руководитель Центра бизнес-дипломатии
2011 — содиректор исследовательского центра BRICLab.
BRICLab
Исследовательско-образовательный центр. Создан в апреле 2011 г. при Школе международных и государственных отношений (SIPA) Колумбийского университета. Его содиректора — Маркос Тройхо, адъюнкт-профессор SIPA и основатель Центра бизнес-дипломатии, независимого исследовательского института, который занимается проблемами предпринимательства в глобальном масштабе, и Кристиан Дезеглиз, адъюнкт-профессор SIPA и управляющий директор HSBC Global Asset Management (в декабре 2004 г. создала первый инвестфонд BRIC). BRICLab анализирует возрастающее влияние четырех стран на мировые отношения — геополитику, экономику, социальные тенденции, перспективы развития. Проводит конференции, организует программы обучения для западных бизнесменов, желающих работать со странами БРИК.
Михаил ОВЕРЧЕНКО, Екатерина КРАВЧЕНКО
