Никогда еще эпицентр мирового кризиса не находился так близко к России. Удар второй его волны будет несравнимо более болезненным, чем то, что мы испытали в 2008 году, предупреждает президент Центра стратегических разработок Михаил ДМИТРИЕВ.
— Михаил Эгонович, откуда все-таки ждать напасти — извне, с мировых рынков, или изнутри?
— Российская экономика в силу своих структурных особенностей давно уже не генерирует внутренних кризисных проблем. Все зависит от состояния глобальных рынков, прежде всего рынка энергоносителей и рынка капитала. То и другое тесно взаимосвязано, по крайней мере применительно к России. Ухудшение нефтяной конъюнктуры сопровождается оттоком капитала и усложнением условий рефинансирования российских заемщиков. Что после этого происходит, мы знаем по 2008 году. Но на этот раз эпицентр кризиса находится гораздо ближе к России. Четыре года назад все началось с Америки, с которой мы практически не торгуем. Сегодня же главная проблема — это ситуация в Европе, являющейся не только нашим главным торговым партнером, но и финансовым центром, через который происходит рефинансирование российского бизнеса. Через Европу идет до 80 процентов инвестируемого в нашу страну капитала. Взять хотя бы Кипр, через который в Россию поступает порядка 40 миллиардов долларов. Если кипрский офшор окажется в тяжелой ситуации, это неминуемо дезорганизует кредитные потоки российских предприятий.
— Этим объясняется щедрая российская финансовая помощь Кипру?
— Ну разумеется. Кроме того, нужно учитывать, что неразбериха на Кипре серьезно осложнит для реального сектора сохранение контроля над активами: под кредиты, как правило, выделяется залоговое обеспечение в виде акций и иных ценных бумаг. Активно задействованы российскими инвесторами и другие европейские офшоры. Есть масса специфических сделок, которые проводятся через Люксембург, Лихтенштейн, Нидерланды… Не говоря уже о Лондоне, который можно назвать центром финансовых операций российского бизнеса за рубежом. Прямой удар по сердцевине финансовых интересов наших предприятий быстро скажется на реальном секторе. Возникнут проблемы с реализацией инвестпроектов, с выплатой зарплат. Словом, на мой взгляд, это гораздо более опасно, чем то, что мы испытали во время первой волны кризиса.
— Насколько велика вероятность второй волны?
— На мой взгляд, она уже выше 50 процентов. Кризис в Европе развивается пока как хроническая болезнь, ползучим, вязким образом. Но спасительный рецепт, похоже, не будет найден. Скорее всего, Европе придется пройти через очень жесткий период глубокого переформатирования экономической модели. Это замедлит экономику всех остальных регионов мира, снизит на какое-то время спрос на сырьевые товары. И, стало быть, неизбежно ударит по России.
— Что может спровоцировать обострение «европейской болезни»?
— Выход какой-либо страны из евро. Это тут же породит неуправляемые каскадные эффекты, углубит кризис доверия, приведет к панике на рынках.
— Даже выход обанкротившейся де-факто Греции?
— Даже выход Греции. Посмотрите на тот же Кипр: все банки этой страны завязаны на Грецию. Последствия выхода Греции из зоны евро донесутся до России едва ли не в первую очередь — через проблемы с кипрским офшором. Кроме того, Греция не единственное слабое звено. Особенно тревожна ситуация в Испании и Италии. Выход Греции из евро может оказаться для них последней каплей. А если к Греции присоединится хотя бы еще одна страна, каскадные эффекты начнут распространяться, как волны от атомного взрыва. Но у Европы есть масса рычагов влияния на ситуацию, и она умело ими пользуется. Это не ведет к преодолению кризиса, но позволяет отсрочить момент истины. В принципе Европа может какое-то время продолжать ту же стратегию. Скажем, дефолт Греции вполне реально оттянуть до конца 2013 — начала 2014 года. В этом случае мы будем наблюдать ту же вязкую ситуацию: всплески нервозности на рынках будут перемежаться некоторым успокоением.
— Но до конца следующего года, скорее всего, в Европе не рванет?
— Рвануть может в любой момент. Европейский кризис — это как мина замедленного действия с неисправным детонатором. Мы не знаем, когда кислота разъест стопор взрывателя. Вовсе не обязательно, кстати, что взрыв произойдет на юге еврозоны. Ее распад может начаться и на сравнительно благополучном севере, несущем основное бремя расходов по спасению единой валюты. Корабль еврозоны достиг пределов прочности, могут начать ломаться любые его структурные элементы.
— Может быть, лучше ужасный конец, чем этот бесконечный ужас?
— Будем честны: мировая экономика пока не сталкивалась с подобным испытанием. Кризисы региональных валют, конечно, случались — все валютные союзы рано или поздно разваливались, — но они касались периферийных денежных систем, а не второй по значимости мировой денежной единицы. Очевидно одно: не будет ни одной страны, которой не придется приспосабливаться к новой ситуации. Жить по-старому не получится ни у кого. Но как долго продлится агония и какой будет жизнь после смерти, предсказать невозможно.
— Уточню: жизнь после смерти евро?
— Скажем так: после смерти еврозоны в ее нынешнем виде. Даже частичный распад будет означать кризис доверия не только к евро, но и к европейскому финансовому рынку.
— Вернемся в Россию. Вы критикуете действия властей в политической сфере. Их экономическая политика более рациональна?
— О рациональности говорить не приходится, поскольку главным и, пожалуй, единственным приоритетом для власти является вопрос политического выживания. Поэтому, с одной стороны, они очень боятся спровоцировать массовое недовольство. По этой причине, например, под запретом находится тема повышения пенсионного возраста. А с другой стороны — сами не склонны задумываться об отдаленном будущем. Все долгосрочные цели отходят на второй план.
Растущие политические риски толкают власть к проведению все более популистски ориентированной политики. Это мы видим, например, по тому приоритету, который отдается повышению зарплат в бюджетной сфере. Их рост не сопровождается реструктуризацией бюджетных учреждений, повышением эффективности, качества госуслуг. Точно так же три года назад были резко повышены пенсии, что поставило пенсионную систему на грань банкротства. Горизонт экономической политики — это узкий коридор текущих мер, которые можно предпринять в условиях жесткой нехватки средств и угрозы экономического кризиса. С тем чтобы, не дай бог, не вызвать дополнительного раздражения помимо того, что уже накопилось.
— Но четыре года назад власти действовали примерно таким же образом, и тогда все обошлось. Может быть, обойдется и на этот раз?
— Четыре года назад страна вошла в кризис на пике рейтингов поддержки Путина и Медведева. Запас экономической прочности тоже был как минимум вдвое большим. Финансовые резервы превышали 15 процентов ВВП. Большой бюджетный профицит позволял повышать расходы, невзирая на сокращение доходной части. Все это сделало возможной одну из самых дорогостоящих по мировым меркам антикризисных программ. Сейчас резервы составляют около шести процентов ВВП, а бюджет даже при 100 долларах за баррель не удается свести без дефицита. Если же нефтяные цены упадут до 70 долларов, как это случилось четыре года назад, дефицит достигнет 4—5 процентов. В этой ситуации власти уже не смогут позволить себе разбрасывать деньги направо и налево. Напротив, придется ломать голову над тем, как и на чем сэкономить. В общем, как с политической, так и с экономической точки зрения мы очень далеки от того благостного состояния, которое наблюдали накануне первой волны кризиса. Неудивительно, что власти ведут себя сегодня так нервно. Если бы я оказался на их месте, тоже чувствовал бы себя не очень уверенно.
— Что касается политической ситуации, то она действительно менее стабильна, чем четыре года назад. Но куда более спокойна, чем в минувшем декабре: политическое контрнаступление власти оказалось достаточно успешным. Не согласны?
— Нет, конечно. Это попытка сбить температуру у больного малярией. Ну сбили — и что? Как показывают соцопросы, силовое давление лишь усиливает протестные настроения наиболее активной части городского населения. В провинции недовольство властью не так заметно. Однако согласно июньскому исследованию Левада-Центра более половины опрошенных граждан уверены, что Путин утратит популярность и поддержку избирателей к концу нынешнего президентского срока. Иными словами, население ставит путинской политической системе четкие временные ограничения. И попытка перейти эту границу столкнется с жестким противодействием уже не только московской элиты, но и глубинки. Расскажу забавный случай. Не так давно мы были в Республике Алтай, выступали перед местными депутатами. И одна женщина-депутат попросила нас передать Владимиру Владимировичу, что «женщины Горного Алтая просят его пореже выступать по телевизору». А ведь основная аудитория российских телеканалов — это женщины старше 55 лет. Именно к этой категории относилась наша собеседница, и именно настроение этой социальной группы она, по сути, выразила. Телепропаганда начинает давать обратный эффект даже у наиболее восприимчивой к ней публики.
— Когда следует ожидать конца «путинской стабильности»?
— Предел нынешней политической системы — нынешний срок пребывания Владимира Путина на посту президента. Через шесть лет ему в любом случае придется передавать власть. Однако процесс может и ускориться. Ответ на вопрос, будет ли политический кризис развиваться по более медленному или по более быстрому сценарию, зависит от того, случится или нет у нас в ближайшей перспективе экономический кризис. Но если исходить из того, что вероятность обострения европейского кризиса превышает 50 процентов, то более быстрый вариант представляется сегодня реальнее.
Беседовал Андрей КАМАКИН
