Михаил Прохоров, предприниматель и самый богатый человек России, о зависимости страны от сырьевой отрасли, своем интересе к германским энергетическим концернам и любви к шумным вечеринкам.
Михаил Дмитриевич, у вас немного охрипший голос.
Прошу меня простить, я спал только четыре часа. Вчера поздно вечером вернулся в Москву из деловой поездки и еще успел поучаствовать в одном торжестве.
Значит, жизнь самого богатого человека России следует представлять себе так: путешествия и вечеринки?
Я много работаю и потому праздную тоже широко. Когда я был ребенком, у нас в доме всегда были гости, поэтому мне нравятся компании, в том числе порой и шумные.
Вы можете себе это позволить. Вас порадовало, когда журнал Forbes назвал Прохорова самым богатым человеком России, оценив ваше состояние в $9,5 млрд?
Я предприниматель и на деньги смотрю как на средство для реализации своей стратегии. Возможно, одновременно они остаются и мерилом успеха. Но главное, чтобы все, что я делаю, доставляло мне радость и чтобы я мог делить эту радость с другими. Это принцип моего бизнеса и философия моей жизни.
Как вы с вашей философией предпринимателя относитесь к тому, что влияние государства на российскую экономику неуклонно растет?
В условиях нынешнего всемирного экономического кризиса национализация отнюдь не сугубо российский феномен. Возьмусь даже утверждать: из всех стран наше государство более других привержено принципам рыночной экономики.
Вы так считаете?
Так и есть. Убежден, государство вполне могло бы делать больше — скажем, приобретать до 30% капитала предприятий, которые глобально конкурентоспособны. Но только при условии, что частные собственники будут вправе выкупить у государства его долю, когда кризис останется позади. Сейчас многие предприятия-должники просят, чтобы государство купило их акции. Правительство до сих пор непреклонно и такие предложения отвергает.
Всего несколько лет назад ситуация была обратной: олигархи сами кредитовали государство и определяли, кому быть президентом.
Клеймо «олигарх» давно не соответствует действительности. Раньше бизнес имел немалое влияние на политику. Те времена прошли.
Премьер-министр Путин любит демонстрировать это. Что вы чувствовали, когда Путин как первоклашку отчитывал перед телекамерами алюминиевого магната Олега Дерипаску за то, что тот задерживал зарплату своим рабочим?
Кризис — время чрезвычайного положения, когда определенные решения приходится принимать моментально и в отсутствие привычных механизмов, как бы на ручном управлении. Это как при пожаре. Разумеется, все эмоции накаляются. Главы других государств действуют аналогично. Они тоже хотят сохранить социальную стабильность. Кроме того, невыплата зарплат у нас — уголовное преступление.
Верно ли наше впечатление, что предприниматели, не прислушивающиеся к Кремлю, стоят перед неприятным выбором: эмигрировать в Лондон или быть сосланными в Сибирь, как это случилось с бывшим нефтяным магнатом Михаилом Ходорковским, отбывающим тюремное заключение?
Прошу вас не забывать: рыночная экономика в России молода, и элита еще только начинает формироваться. Этот процесс проходит болезненно, однако крайне бескровно. Притом что Россия — единственная большая страна, на протяжении XX века дважды терявшая свою элиту: во время Октябрьской революции 1917 года и в 1991 году после распада Советского Союза. Нужно трудиться, чтобы преодолеть дистанцию между народом и экономической элитой. Безусловно, предприниматели не безгрешны. Это касается и меня. Но ситуация отражает состояние общества в целом.
Не сказать, чтобы вы очень уж усиливали сплоченность общества, надевая часы за 200 тыс. евро или, как поговаривают, присматриваясь к вилле Леопольда на Лазурном берегу стоимостью около полумиллиарда долларов.
Во всем мире 15 лет был в моде гламур, теперь пришло время скромности. И виллу эту я не собираюсь покупать. Разумеется, я не против благосостояния. Чем больше у нас богатых, тем для страны лучше. И то, что многие в России до сих пор живут в бедности, накладывает на богатых особую ответственность. Тем не менее годы роста пошли на пользу не только избранным. Нередко забывается, что миллионы россиян улучшили свой уровень жизни.
Но теперь их благосостоянию угрожает глобальный кризис. Почему Россия страдает от него сильнее, чем другие страны с переходной экономикой, такие как Китай или Индия?
Около 30% наших предприятий все еще неконкурентоспособны. На мой взгляд, мы слишком много уделяем внимания борьбе с инфляцией, вместо того чтобы в период кризиса в первую очередь стимулировать спрос. Кроме того, привязка курса рубля к цене на нефть не позволяет гибко реализовывать другие приоритеты — сохранение золотовалютных резервов и наполнение казны дополнительными доходами с учетом экспортной специфики российской экономики.
Каким образом Россия может это изменить?
Не нужно изобретать велосипед — нужно строить новую, инновационную экономику с опорой на конкурентные преимущества. Например, наше конкурентное преимущество — запасы сырья. Однако просто добывать нефть, газ, медь или никель из недр и продавать их — этого недостаточно. Нужно перерабатывать сырье при помощи современных технологий, удлиняя тем самым цепочку добавленной стоимости. Президент Медведев и премьер-министр Путин понимают необходимость этого лучше многих предпринимателей.
Можете привести пример того, что ваш холдинг делает в сфере инноваций?
И даже связанный с Германией: почти за 20 млн евро мы приобрели дортмундскую фирму Optogan, занимающуюся разработкой ультрасовременных светодиодов. Ее основали ученики российского лауреата Нобелевской премии в области физики Жореса Алферова. Теперь мы строим два завода и рассчитываем, что скоро сможем привлечь заказы на сумму около миллиарда долларов. Инвестиции сравнительно невелики, прибыль и эффект, напротив, огромны.
Вы призываете российских предпринимателей использовать кризис для экспансии за рубеж. Как это возможно, учитывая, что над многими довлеют долги?
России следовало бы использовать свои потраченные на поддержку курса рубля валютные резервы — а это $200 млрд, — чтобы укрепить собственные позиции на мировом рынке. Для этого представилась замечательная возможность, иностранные фирмы сейчас можно купить сравнительно дешево, в том числе в областях, которые до кризиса для русских были закрыты, например в сфере информационных технологий. Окно возможностей широко распахнулось.
К каким предприятиям вы присматриваетесь?
Разумеется, конкретных компаний я называть не могу. У нашей группы есть четкие критерии: сначала мы инвестируем в конкурентный бизнес в России, затем этот бизнес стремится к международной диверсификации, рассматривает по 20—30 «кандидатов на поглощение». Но нас интересуют только компании, вписывающиеся в нашу стратегию. Как правило, это предприятия, имеющие потенциал роста капитализации как минимум до миллиарда долларов.
В сторону Германии смотрите?
Там я могу себе представить совместные инвестиции в энергетический сектор. Компания ТГК-4, которую мы приобрели более чем за миллиард долларов, эксплуатирует 25 электростанций в европейской части России.
У некоторых в Германии экспансия российских предпринимателей вызывает тревогу, они обладают не самой лучшей репутацией.
Это неотделимо от имиджа нашей страны. Зачастую мы придерживаемся того же мнения, что и наши партнеры на Западе, но решительней возражаем. Нужно понимать: у каждой страны свои комплексы. Германия не исключение. У нас это вечный поиск ответа, является Россия великой или нет. Мне это кажется логичным следствием распада СССР. К тому же Запад и Россия недостаточно хорошо слышат друг друга.
Что вы предложите?
Если Евросоюз всерьез стремится к сближению с Россией, то, в частности, нужно отказаться от визового режима. Бояться вам нечего. Людям на Востоке и Западе будет легче узнать друг друга и избавиться от своих предрассудков. Преступники же и так приезжают, виза им не помеха.
Как вы считаете, Россия и ЕС при будущем мировом экономическом устройстве будут играть важную роль?
Хороший вопрос. Кризис ускоряет процессы, которые были заметны еще до его наступления. Все больше мирового ВВП будет производиться в бурно развивающихся экономиках стран БРИК — Бразилии, России, Индии и Китае. Конечно, в Америке есть огромные проблемы, но там, на мой взгляд, в отличие от Европы, для их преодоления принимаются не полумеры, а решительные действия.
У России имеется сырье, которое и впредь будет пользоваться большим спросом. Вы продолжаете инвестировать в сырьевой сектор?
Безусловно. Компания «Полюс Золото» приобретает казахского производителя золота «Казахголд», в результате чего по запасам золота объединенная компания выйдет на второе-третье место в мире. У нас есть деньги и нет долгов, и, когда поглощение успешно завершится, мы продолжим экспансию. Думаю, цены на сырье продолжат расти. В этом я убежден. Но я не могу сказать, достигнут ли они докризисного уровня, и если да, то когда.
Однако самым богатым человеком России вам удалось стать благодаря своевременному выходу из капитала предприятия сырьевой отрасли, производящего никель. Вскоре после того, как вы продали свои акции «Норильского никеля», рынок упал. Вы получили за них почти $10 млрд плюс 14% в капитале алюминиевого гиганта Дерипаски «РусАл». Что это было: везение или же мастерство?
Я не Нострадамус. Но я действительно просчитал, что колоссальный кризис на рынке американской недвижимости затронет и все прочие отрасли экономики, включая сырьевой сектор. Разумеется, немного везения здесь тоже было.
Что вы намереваетесь делать в качестве миноритарного акционера «РусАла»?
Я за объединение «Норильского никеля» и «РусАла». Только это позволит конкурировать с такими гигантами отрасли, как BHB Billiton или Rio Tinto. Государственный кредит «РусАлу» в размере $4,5 млрд можно было бы реструктурировать в акции.
Трудно поверить, что честолюбивый господин Прохоров, не менее честолюбивый господин Дерипаска и столь же честолюбивое российское государство смогут договориться о том, кому из них управлять вновь созданным гигантским концерном.
Может быть. И тем не менее это необходимо. В случае такого объединения каждому из крупных акционеров достанется не более 15—20%. Тогда основным акционерам придется нанимать независимых менеджеров. Для российского бизнеса это радикально новая стратегия.
Какие у вас отношения с вашим давним партнером Потаниным, с которым у вас была ссора?
Нейтральные. Встречаемся раз в квартал.
Есть люди, которые утверждают, что Потанин стоит за историей,
Однажды я выясню, как это произошло. В любом случае обвинение было абсурдным. Мы устроили вечеринку, ничего больше.
Возможно, вам следовало бы даже благодарить французскую полицию? Именно этот инцидент привел к разрыву с Потаниным и своевременной продаже акций «Норильского никеля».
Тот эпизод действительно стал катализатором расставания. Однако глубинная причина заключалась в стратегических разногласиях. Потанин хотел делать ставку на «Норильский никель», тогда как я стремился к диверсификации.
Что вам запомнилось во французской тюрьме?
Знаете, я занимаюсь многими необычными видами спорта, например кикбоксингом, прыжками на батуте, хели-скиингом, катанием на аквабайке, и люблю доходить до предела возможностей. Я экстремал, особенно в частной жизни. Так что в психологическом отношении тюремное заключение было для меня интересным. Мне это напомнило 5 дней на гауптвахте, куда меня посадили во время службы в Советской армии. Тогда я без разрешения покинул казарму.
Михаил Дмитриевич, благодарим вас за эту беседу.
Михаил Дмитриевич Прохоров
считается богатейшим гражданином России. По оценкам американского экономического журнала Forbes, его состояние составляет $9,5 млрд. Родился в 1965 году в Москве. Прохоров обошел конкурентов, правильно выбрав момент: он продал свою долю в капитале сырьевого гиганта «Норильский никель», не дожидаясь обвала рынка. Такое везение обеспечило ему финансовое превосходство. Восхождение Прохорова на вершины бизнеса тесно связано с именем его многолетнего делового партнера Владимира Потанина. В 1993 году они вместе основали банк, позднее приобрели «Норильский никель» и преобразовали госпредприятие в концерн стоимостью в миллиарды долларов. Два года назад бизнесмены прервали отношения друг с другом.
Интервью вели Маттиас ШЕПП и Александер ЮНГ; перевод Владимира ШИРОКОВА
