Десять лет назад 17 августа тогдашний премьер-министр России Сергей Кириенко с высокой трибуны объявил, что Россия не в состоянии платить по долгам. Дефолт, одним словом. Страну одним махом отбросило назад — рубль обесценился, народ обнищал. Для большинства из нас кризис стал серьезным испытанием, поэтому забыть его мы не в силах. Еще сложнее признать, что без дефолта не было бы подъема в производстве и экономического роста. Но это факт. Что не убивает, делает нас сильнее. С высоты прожитых десяти лет «Известия» сегодня оценивают положительные стороны августовского кризиса 1998 года.
Помните, как говорила героиня Веры Алентовой в фильме «Москва слезам не верит»: «Если бы я так тогда не обожглась с тобой, то я бы ничего в жизни не добилась». Совершенно то же самое можно сказать и о дефолте 1998 года. Безусловно, впадать в эйфорию и начинать всячески благодарить кризис неуместно. Наверное, не случись его, мы все равно благодаря дорожающей нефти добились бы таких впечатляющих темпов экономического роста, которые есть сейчас. Но события 98-го сыграли роль детонатора. Дефолт как болезнь, полученная «благодаря» собственной глупости, — явление неприятное, но заставляющее задуматься, измениться и извлечь уроки. В конце концов, как сказал
Благополучие за чужой счет
Вспомним, как мы жили до кризиса. Не так уж плохо. К середине 90-х ситуация в стране, которая в начале последнего десятилетия двадцатого века погрязла в навсегда оправданных экспериментах и реформах, дефиците и нищете, стала худо-бедно улучшаться. У людей стали появляться планы на будущее. Росли доходы. Скажем, в 1994 году они увеличились на 386%, в 1995-м — на 172,5%!
Начали мы менять отношение и к доллару, который воспринимался в качестве самой надежной валюты. В середине 1995 года «американец» дорожать почти перестал, будучи зафиксированным в валютном коридоре. Все это создавало ощущение стабильности. Огромный рост, правда, компенсировался и трехзначной инфляцией, но в 1996 году произошла «деноминация» роста цен на один нолик. Индекс потребительских цен измерялся уже десятками. А доходы продолжали уверенно расти: в 1996-м — на 49%, в 1997-м — на 14,2%.
В стране появились импортные товары, завозимые трудолюбивыми челноками, которые курсировали между Турцией, Китаем, Польшей и Россией, обувая и одевая население по последней, как нам тогда казалось, моде. Полки продовольственных магазинов также начали заполняться импортной едой в непривычно яркой упаковке. Люди входили в роль потребителей. Мы стали приобретать телевизоры, видеомагнитофоны, машины, квартиры. И не в кредит, как сейчас, а на свои кровно заработанные. Хотя… тут все не так просто. «Гуляла» страна все-таки не на свои.
Плохую шутку с правительством сыграла именно видимость благополучия. Как это часто бывает, наши власти пытались совместить несовместимое, продемонстрировав классический пример экономической концепции «невозможной троицы», которая подразумевает недостижимость ситуации фиксированного курса валюты, свободного движения капитала и независимой денежной политики. Как уже было упомянуто, рубль был «заточен» в валютном коридоре. Свободное движение капитала, в свою очередь, позволяло иностранным компаниям вкладываться в рынок ГКО, который был впоследствии назван финансовой пирамидой. Денежная политика была направлена на сдерживание инфляции. Ведь экономика страны с трехзначной инфляцией не может считаться стабильной.
На все это нужны были деньги, которые мы активно занимали за границей. Госдолг постоянно увеличивался (см. график). Безусловно, большая часть наших обязательств приходилась на так называемый долг бывшего СССР, но — особенно начиная с 1995 года — начал расти и новый российский долг. К нему относились обязательства уже независимой России, в том числе по ГКО, долгам Парижскому клубу, МВФ и т. д. Если в 1994 году наши новые заимствования составляли $7,3 млрд, то в 1997-м — уже $22,1 млрд.
Болезнь…
Но даже этого не хватало на то, чтобы иметь бездефицитный бюджет. Цены на нефть, которые составляли около 40% наших доходов, не могли обеспечить все наши потребности для поддержания картины благополучия. Трудно сказать, сколько мы смогли бы продержаться, если бы в 1997 году ситуация не изменилась. В Азии разразился финансовый кризис. В результате этого в 1998 году резко подешевела нефть, которая в отдельные моменты стоила $9—10 за баррель. «Инвесторы. которые только недавно пришли в Россию, потеряли веру в надежность нашей экономики и стали выводить деньги», — говорит научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин. В стране не хватало денег даже для обслуживания своих обязательств. Вот и решили в верхах объявить дефолт. Главной цели этого шага — девальвации национальной валюты — правительство достигло. Если в начале 1998 года доллар стоил около 6 рублей, то уже в сентябре он начал метаться от 8,67 до 20, 82 руб. А в концу года стоимость «американца» уверенно взметнулась к отметке 21. И дальше вплоть до 2003 года доллар уверенно набирал в весе (см. график).
Население, как говорится, проснулось в другой стране. Рублевые сбережения обесценились, доходы упали. Нет, в рублевом выражении они даже увеличились на 9,4%, но в долларовом сократились на 27%. Импорт стремительно подорожал. Многие иностранные компании прекратили свою деятельность у нас в стране, прилавки начали пустеть. Ценники переписывались не по нескольку раз на дню. Утомившись от этой процедуры, многие торговые точки вернули в свой обиход у. е. (условная единица).
…и ее последствия
Но свято место пусто не бывает. Место, которое прочно занимали импортные производители, начали обживать отечественные. Помните лозунг тех времен (авторство, если не ошибаюсь принадлежит Юрию Лужкову) «Поможем отечественному производителю»? Быстрее всего в новой ситуации освоилась «пищевка». Что и понятно. Без новых одежды и обуви еще можно «перетоптаться», а кушать хочется всегда.
— Только после 98-го года российская молочная промышленность начала по сути развиваться, — говорит главный редактор отраслевого информагентства Dairy News Михаил Мищенко. — Начиная с 1999—2000 годов начали открываться новые предприятия, крупные производители начали скупать активы, развивать свое присутствие в регионах. А до 98-го года на отечественном рынке была банальная стагнация. Молочная промышленность приходила в упадок — превалировал импорт.
Хотя сначала потребление мяса и мясных продуктов сильно упало, так как снизилась покупательная способность населения. Но производители времени даром не теряли.
—
Вспомнили производители и о том, что для российского человека вредная привычка — это святое. Активизировались «алкогольщики» с табачниками. Так, после кризиса в стране стало больше табачных фабрик — аж на 90 штук. И хотя специализировались они в основном на востребованном тогда дешевом ассортименте и впоследствии не смогли удержаться на рынке, но на тот момент многие смогли заработать. Сейчас количество фабрик вернулось к докризисному показателю. Но главное не это.
— В течение нескольких месяцев после дефолта на 30% «просели» продажи лидеров рынка, которые везли импорт, — рассказывает главный редактор агентства «Русский табак» Максим Королев. — Поэтому транснациональные компании сразу начали кампанию переноса производств в Россию. У них уже были фабрики, купленные еще в 93-94-м годах. Там шла плавная модернизация, но переносить производство не спешили. Через
Хотя повезло не всем. Например, так и не смогли мы поднять легкую промышленность, которая у нас в стране так и осталась легонькой. Отрицательно кризис сказался, скажем, на фармотрасли.
— Я бы не сказал, что фармрынок выиграл от кризиса, — считает директор по маркетинговым исследованиям ЦМИ «Фармэксперт» Давид Мелик-Гусейнов. — Он обнулил фармацевтический рынок. По итогам года фармрынок оценивался в $2,5 млрд, до этого — в $5—6 млрд. Население в то время было неплатежеспособным, поэтому отдавало предпочтение дешевым препаратам массового спроса (цитрамон, анальгин и т. д.). Это позволило нашим компаниям чуточку выиграть в менее конкурентной среде, так как иностранцы тогда ушли с рынка. Но когда ситуация начала исправляться, отечественные компании начали терять долю рынка и сейчас занимают около 20% общего объема. Дело в том, что отечественный ассортимент заточен под дешевую продукцию.
Но в целом производство в стране все-таки оживилось. Достаточно посмотреть на ВВП, который с 1997 года вырос на 1434%, а доходы населения — на 1283%! Конечно, без высоких цен на нефть тут не обошлось. Это несколько сбивает пафос, но тем не менее показатель очень впечатляющий. Конечно, лучше бы обошлось без кризиса, но, как у нас водится, пока гром не грянет, мужик не перекрестится.
* * *
Кризис — зло или благо?
Научный руководитель Высшей школы экономики Евгений Ясин:
— Сам по себе дефолт не может быть благом. Это тень на репутации страны. И это не маневр для того, чтобы подтолкнуть экономический рост. С моей точки зрения, экономический рост в России начался уже в 1997 году.
Научный руководитель АНО «Центр социальных исследований и инноваций» Евгений Гонтмахер:
— Дефолт был настоящей социальной катастрофой. Конечно, в экономическом плане, отвлекаясь от каких-то человеческих эмоций, наверное, можно сказать, что он подстегнул экономический рост. Но с социальной точки зрения — это был ужасный удар.
Вопрос даже не в том, что у людей сгорели их сбережения и обесценился рубль. Удар пришелся по моральному состоянию россиян. Я удивляюсь, насколько у нашего народа огромен запас социальной прочности. Потому как случись такое в любой другой стране мира, начались бы волнения и власть наверняка поменялась бы. Люди восприняли этот удар спокойно. На мой взгляд, именно этот факт поспособствовал дальнейшему восстановлению экономики.
Президент компании экспертного консультирования «Неокон» Михаил Хазин:
— В 98 году девальвация оказала резко оздоровляющий эффект для экономики. У нас началось колоссальное импортозамещение, за счет которого мы в 1999—2003 годах обеспечивали экономический рост. Иногда он доходил до 12% в год. Это был такой замещающий эффект, знаете ли, чилийское экономическое чудо. Неработающие мощности снова стали работать. Сейчас, случись вдруг что, ничего не заработает. Потому что мы ничего не производим.
Директор департамента стратегического анализа компании ФБК Игорь Николаев:
— Мы уже в 1999 году начали фиксировать экономический рост.
Президент Ассоциации российских банков Гарегин Тосунян:
— Кризис нельзя воспринимать как позитив. Это всегда стресс. Тем более кризис 98-го, главным недостатком которого являлось то, что он был рукотворным, спровоцированным бездарным руководством. В результате мы получили страшнейшее расслоение: лишь немногие смогли увеличить свое состояние, но большинство мелких и средних предпринимателей разорились, а главное — испугались, решив больше не заниматься бизнесом. А ведь до кризиса малый и средний бизнес уже начал ощущать себя субъектом экономики.
Поэтому я бы не стал говорить, что, потеряв в начале кризиса, мы стратегически получили выгоду. То же самое можно сказать про специально зараженного вирусом человека, что он выжил и начал восстанавливаться. Конечно, в этом случае уже все соотносится с категорией, что он жив. Правда, если говорить о банковской системе, то она очистилась, избавилась от пены и изменила политику, выработав долгосрочную, стабильную стратегию.
Анна КАЛЕДИНА, Алексей АРОНОВ; комментарии подготовили Анастасия САВИНЫХ и Елена ШИШКУНОВА